Об одном старом доме и его жильцах. Семья Хлыстовых из Новозыбкова

Почти стык России, (тогда Великороссии), Белоруссии и Украины (тогда Малороссии) – город Новозыбков. В 60 верстах от него — г. Гомель – это Белоруссия. В другую сторону за 60 вёрст – с. Семёновка – это Украина. А Новозыбков с коренным населением москалей, «кацапов», – это Старая Русь – туземцы, гл. обр., старообрядцы. Сюда мы переехали из Новгородсеверска, когда мне было лет 6-7. Мотивировался этот переезд главным образом наличием железнодорожного транспорта и улучшенной связью с селом Посудичи, где находилась наша усадьба, в которой наша семья проводила лето. Там же через дорогу от нашего дома жила и бабушка Александра Матвеевна с нашей тёткой Настасьей Васильевной и её детьми Кларой и Александром – Шуркой.

<...>

Теперь Посудичи проданы, мы не поедем туда больше никогда. Я никогда не увижу родных лугов, капризных изгибов родной Судости… Никогда не побуду на Белой горе, не поплыву на лодке, свесив в воду ноги… Когда подумаю об этом, в душу закрадывается острая жалость, ведь это самое любимое, с чем сроднилась, куда всей душой всегда рвалась.

29 августа 1912 г. Проклятая провинциальная жизнь! Вспомнила Москву я, каждый миг как будто занят до полуночи, где-то носишься, что-то неуловимое делаешь и никакой хандры, ничего нудного, тянучего. А здесь вот какая история. Давно вечер тянется, в столовой битых три часа господа хорошие в винт режутся, возилась с укладкой вещей. Делаю это против обыкновения методично, основательно. Прочла целый роман Брешко-Брешковского. Всю брехню в свою голова вместила, на гитаре до боли в пальцах наигралась, все песни перепела и … ещё только половина десятого. Что предпринять. Из этого драматического положения один выход — лечь спать. Но ведь я живое существо и я есть хочу, а ужин когда будет?.. Остаётся обождать. Но что же делать?..

4 апреля 1912 г.Вспоминаю первый год учительства. Нервы были расшатаны, бывали припадки, я раздражалась дома, покрикивала на Петьку, разговоры с ним заканчивались истерикой. Могли не понять и приписать злость испорченности… Но вот уже третий год, а особенно прошлый и этот, как я ничем не проявила своей гадости. Моя главная жизнь текла хорошо, Петю я не трогала, ссор с родителями не было, голоса не повышала никогда, сидела тихонько в своей комнате и занималась своими делами. И не слышно даже дома ли я. И разговор-то этот из-за пустяка в прошлом. Мама стала жаловаться, что среди её детей нет талантов. Я и вломилась в амбицию. «Как нет? А я, со своими наклонностями к живописи, а Петька к химии? Чем тебе не хороши»? – Ну, уж, действительно /?/ – Я давно замечаю, что ты не замечаешь золота перед глазами. У других всё хорошо, а мы все какие-то ироды, особенно я, положительно исчадие ада. Вот и началось перечисление моих достоинств и талантов. К счастью, я очень добродушно настроена теперь и меня как-то мало задело это. Зато батько мой неподражаем, мне минутами просто хочется расцеловать его. Он ужасно изменился, раньше он вгонял меня в истерику, а теперь маме допекает. Батько хоть верит… Говорю ему, что по такому и такому-то параграфу я не виновна, не говорила, не знаю вины за собой, и он верит. Видит, что я не дура, что курсы окончу, а маме хоть кол на голове теши.

26 августа 1912 г.
Сегодня в Новозыбкове большой парад по случаю 100-летия освобождения от Французского нашествия. Около собора парад был, в гимназию на акт приглашение получила, но нигде не была. Лень что-то. Экскурсия в Клинцы состоялась. Я – на велосипеде, Серг. Гр.. – на мотоциклете. Получила много удовольствия. Погода была чудная. Дорога удивительно живописная, почти всё время сосновым лесом ехали. Есть какая-то своеобразная прелесть в сознании, что ты находишься далеко от дома, в незнакомом месте и зависеть только от себя, от своей силы. Это трудно высказать, но чувствуется, это и ясно, и остро, заставляет безотчётно смеяться. Проехав верст 20, знаешь, что ещё столько же впереди, знаешь, что, если сломается велосипед, пешком пойдёшь, а вернее совсем не знаешь, что случится впереди и дуешь себе по чём попало. Ух ты, брат, хорошо! я наслаждалась. Правда, дул в лицо сильный ветер, мешал ехать, пришлось сделать из юбки подобие шаровар. Правда были высокие горы, на которые Серёжа взлетал с ловкостью ласточки, а я вела свой велосипед, были сыпучие пески, которые он тоже перелетал, а я переходила, но зато было наслаждение от сознания своей свободы, своей инициативы, было и ещё удовольствие. Серёжа из чувства гуманности захватил длинную верёвку, мы её утилизировали: один конец привязали к мотору, другой – к велосипеду и по хорошей дороге /хорошей для мотора, т.е. местам, заросшим травой/, я ехала на буксире. Приезжаю к Дроздовым, их дома нет. Пошла к фельдшеру, там меня накормили, (в дороге питались шоколадом.) Благо окно в квартире Дроздова было открыто, я решила …им воспользоваться. Полезла … высоковато. Фельдшер с супругой подсадили. Животом зацепилась за гвоздик и прорвала юбку, самый неудачный момент путешествия. Конечно, и Липка, и Анна Никифоровна ужасно удивлялись моей наглости … /в велосипедной езде/. В доме у их дядьки тоже качали головами. На другой день мeня домой не пустили. Липа заявила, что поедет со мною поездом, если я останусь. Серёжка уехал один, а я жила ещё два дня. Надо сказать, что я была страшнее чёрта. Непричёсаная, т.к. выехала с двумя туго заплетёнными косами, в рваной на животе юбке, в страшной блузке, на голове шарф. Поклажа – носовой платок, я его так измазала в дороге, что был он чёрный. В таком виде ходили к дядьке обедать и гуляли по Клинцам. Правда я надевала Липино пальто, почти до земли. Трижды была у Аси. С Липой и с нею отводила душу. Правда, без особой откровенности. В этом потребности не было, да и в душе нет ничего. Больше вздор несли, хохотали. Приехали с Липой к нам. Дорогой застал дождь. Я немного простудилась, но 10 г. хинина остановили инфлюэнцу. Сегодня опять укусила оса, но я поспешила вымазаться нашатырным, спиртом и йодом и никаких осложнений не было. Час тому назад уехала Липа и Шурка. Липа – в Клинцы, Шурка – в Москву, поступать в военное училище. Увижу его уже «бессмысленным» юнкером.

1 января 1913 г.
Вчера вечером, когда голова совсем одурела от геометрических задач, я пошла к Илье Михайловичу. Хотелось просто побыть в хорошем обществе, да и нужно было ему кое-что рассказать /Он у Серёжи мотор хочет купить/. Пошла. А он собирается в клуб Новый год встречать. Стал убедительно звать и меня. Не знаю, хотелось ли мне пойти, вернее – нет, а с другой стороны, было грустно думать, что я встречу год дома с Бойченками и Шашей. Смущал меня и костюм мой. Я знаю, что в клубе всегда встречают Новый год в бальных костюмах, с парадными рожами, а на мне было совершенно гладкое чёрное платье и красный поясок. Даже причёсана была по обыкновению гладко. Но я всё-таки сообразила, что, во-первых, из членов Новозыбковского общества вышла и что в таком костюме я жалкой не буду. А всё-таки, идти не хотелось, И.М. предупредил, что там будут целая компания: Балаклийцы, Чернолузские и проч. Чернолузских я не люблю, и даже очень, а о первых никакого представления не имею. Долго я раздумывала, а когда дошли до клуба, плюнула на размышления и пошла, думая, что, если будет скучно, удеру.

Получила полное удовольствие. Оно, конечно, не в том, что пили шампанское, слушали барабанный бой вместо часов, ужинали, а в том, что кампания действительно подобралась симпатичная. Балаклийцы удивительно милые. Там ещё был неудобовыговариваемый барон с супругой, тоже симпатичные, особенно он. Живой, остроумный, она – так себе, добродушная барыня. Супруга Чернолузская довольно противная, но она казалась мне такой курьёзной всё время, со своим панским достоинством и утрированной простотой, что не улыбаться я не могла. Мне было весело и любопытно.

1 июня 1912 г. с. Деменка Новозыбковского уезда. Бесконечный сосновый лес. Душистый, раскалённый, душный. Живу в избе у какой-то бабуси. Как птица небесная свободна, весь день мой и только мой, ни от кого не завишу, ни с кем не считаюсь. Весь день в лесу. Всей грудью вдыхаю опьяняющий воздух. В лёгкой, чуть прикрывающей наготу блузе, босиком, я весь день благодушествую. Я одна, совершенно одна. Мама приедет через несколько дней, к тому времени я совсем одичаю, если не испортится погода. На солнце я оживаю… Чем душнее, раскалённее воздух, тем легче у меня на душе. А в настоящее время у меня буквально потребность пожить дикарём ну хоть немножко, недели две. Потом я опять начну дурить, хохотать, а теперь вот не могу. Очертела городская жизнь, портит настроение. Хотела ехать к Кларе — не могу, пусть после. Теперь я не в состоянии подчиняться законам культурного человечества. Я чувствую потребность лицезреть исключительно себя, отдавать отчёт только себе… Видеть людей, принимать приблизительно приличный вид, разговаривать, ещё избави бог рассказывать о Москве, экзаменах, жизни, этого я совсем не могу. …. Хочу быть одна не для того, чтобы зарываться в себя, размышлять на темы о людском коварстве — ничего подобного, никаких таких фокусов выкидывать не собираюсь. Ни о чём не думаю, никаких коварных вопросов не решаю. Просто живу жизнью растений, животных, отдалась природе, а захочется вспомнить своё превосходство пред всякой тварью — песню кричишь … Хорошо ! Да вот дождь пошёл. Правда уже сумерки, пора спать, но я бы ещё всё сидела в лесу. А завтра, какое блаженство, часов с 6 утра до вечера в сосновом лесу, одна… Боже, пошли мне солнце!